30 августа 2011 Дмитрий Лекух
…Я уже давно хотел о нем хоть что-нибудь написать, все повода как-то не находилось. Девяностолетний юбилей прошлого года пропустил, не до литературы было. А до столетия ждать довольно долго и вообще. Вот и решил, что о нем можно без повода.
…Быть фронтовым разведчиком, парни – это очень и очень круто.
А пройти во фронтовой разведке всю войну, когда все страшные четыре года Великой Отечественной твоя будничная, обычная работа – ходить за линию фронта, за сведениями и «языками». Дослужиться там с рядового бойца-пулеметчика до командира взвода, гонять не только «фрица», но и «бандеру», и остаться при этом живым – я даже и не знаю, какой-такой придуманный в Голливуде Рэмбо может с этим сравниться. Хотя бы просто потому, что войны страшнее Второй мировой, которую пришлось пройти этому поколению, человеческая история пока что, к счастью, не знала. И надеюсь, не узнает: более страшная война, чем та – будет обычным массовым самоубийством.
…А теперь представьте, что вам недавно исполнился двадцать один год, и вы, что называется, хороший мальчик из «приличной еврейской семьи». Ваш папа главный врач-венеролог Москвы, а вы сами студент знаменитого сверхэлитного столичного ИФЛИ (Институт философии литературы и искусства), за окном осень сорок первого, и вы, естественно, очень хотите на фронт, бить фашиста. Между тем, именно для вас, - вполне возможна эвакуация.
И куда, как вы предполагаете, может попасть такой «мальчик», когда есть жесткое предписание: таких как он, в лучшем случае, - в армейские газеты, и не потому, что он хуже других?!
Он – лучше.
Он уже умеет писать и по-настоящему зажигать словом.
Но наш мальчик не хотел писать статьи в армейские газеты, он – хотел драться, и судьба оказалась к нему благосклонна: он стал фронтовым разведчиком…
Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку.
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.
…Это, кстати, - действительно о себе. А не о придуманном альтер эго.
Возвращение на фронт, в свою часть, во фронтовую разведку, после ранения и последовавшего за ним ордена «Красной звезды», - самого «солдатского» из всех солдатских орденов того страшного времени.
Да, это я на белом свете,
Худой веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.
…Помню, как мне стало страшно, когда случайно, совсем в другой армии и при других обстоятельствах, нашел в полковой библиотеке сборник его стихов и старательно переписывал некоторые из них в дембельский альбом.
И как потом этот сборник замусоливали никогда не читавшие до того стихов мои армейские товарищи…
Как это было! Как совпало –
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось…
…Потом он вернулся с войны. Закончил Литературный институт. В 1958 году издал свой первый сборник стихов.
Потом подписался под письмом в защиту Синявского и Даниэля и попал в крепкую опалу, несмотря даже на то, что любой политикой, что советской, что «диссидентской», крепко брезговал: просто считал этих людей достойными представителями русской литературы, которой, по крепкой фронтовой привычке, служил, - вот и подписался.
Пережил опалу, много писал стихов и переводов, переехал в Пярну.
Опала постепенно забылась, и его снова стали издавать: в восьмидесятые, когда я начинал таскать подборки нелепых юношеских стихов по редакциям, его уже негласно, «по умолчанию», считали живым классиком русской советской литературы.
Негромким. Не лезшим, в отличие от «шестидесятников», на эстраду. Да вообще никуда не лезшим, - ни во власть, ни к «дисседентуре», - которой, как человек отменного литературного вкуса и вполне себе советской солдатской судьбы, поэт откровенно брезговал. Но уже – полностью хрестоматийным…
Красиво падала листва,
Красиво плыли пароходы.
Стояли ясные погоды,
И праздничные торжества
Справлял сентябрь первоначальный
Задумчивый, но не печальный.
…А вот потом ему по-настоящему не повезло: он очень не вовремя умер.
Фактически – одновременно со страной под названием СССР: «победителям» больше не была нужна ни она сама, ни ее история, ни ее поэзия: у них были другие приоритеты, другой – визгливый и базарный «язык свободы», который невозможно перекричать глуховатым старческим голосом, даже если это голос настоящего классика, бывшего когда-то молодым фронтовым разведчиком.
И многим казалось, что это – уже навсегда.
«Победители» из числа, в большинстве своем, бывшей комсомольской номенклатуры и халдеев с Брайтона, приватизировали культуру великой страны точно так же и точно такими же методами, как их соплеменники приватизировали нефтянку. Марая предшественников в лучшем случае черной краской, а в худшем просто забывая, чтобы тупо не выглядеть на их фоне теми, кто они и есть на самом деле: бездарными и никому не интересными пигмеями.
Приватизировали и потом старательно охраняли, выгораживая, вручая самим себе самолично «выбитыми» из «спонсоров» гранты и «литературные премии». Превращая русскую культуру в «культурку», в форму досуга и обслуживания «новой правящей элиты», которой почитали и почитают исключительно себя, - какие уж тут, на хрен, классики, к тому же не успевшие получить «официального признания»…
…Закончилось это все безобразие, весь этот междусобойчик, как водится, разумеется, - банальным банкротством.
Тут ведь – все просто. Вот вы, к примеру, читали что-нибудь из трудов последнего обладателя «русского букера»? Ну, той самой провинциальной тетушки, которая не только пишет исключительно про «афедрон», но, и именно этим афедроном «креативит». Не читали? Ну, честно говоря, - правильно сделали. Читать этот, по признанию самых «вручателей», «афедроновый бред» - вообще принципиально невозможно. Мы их вспоминаем здесь как иллюстрацию того, что «пена», кажется, наконец-то уходит, а поэзия, кажется, возвращается.
Просто потому, что любимая мантра «приватизаторов от культуры» о том, что «искусство не востребовано народом» - извините, собачья чушь, фиговый листок, прикрывающий исключительно творческую импотенцию этих самых «приватизаторов». Ребят, это как раз ваша импотенция «не востребована»: извращенцев у нас все-таки, к счастью, маловато.
А, вот, искусство – настоящее искусство – оно как раз и востребовано. Да еще как. И я в этом окончательно убедился совсем недавно, когда ехал на рыбалку в Астрахань, и моя молоденькая случайная попутчица, менеджер одной из крупных столичных торговых фирм, весь вечер, сидя напротив меня, самозабвенно, не обращая внимания на мужские «рыбацкие» разговоры, самозабвенно перелистывала заимствованный у вашего покорного слуги недавно переизданный красный томик «Счастья ремесла».
Мальчик играл в оловянных солдат,
Девочка куклу качала.
Этот тысячелетний обряд
Весь повторялся с начала.
Девочка спела свое: «Ай-люли!»
Мальчик заснул героем.
Ветки качались. По небу шли
Тучи сомкнутым строем.
Глаз не смыкая, кукла спала.
И на ночном привале,
В кучу сбившись у края стола,
Стоя солдатики спали…
…Додик Кауфман, хороший еврейский мальчик из хорошей советской семьи.
Давид Самойлович Кауфман – фронтовой разведчик, прошедший всю войну, от Вязьмы до Берлина.
Давид Самойлов – великий русский поэт.
И снова будут дробить суставы
И зажимать кулаками рты
Поэты ненависти и славы
Поэтам чести и доброты.
И снова в злобе полночных бдений
Злодейство будет совершено.
И снова будет смеяться гений
И беззаботно тянуть вино…
…Все, на самом-то деле, - очень просто, господа.
Если у девочки в поезде дальнего следования рядом с навороченным «айфоном» лежит томик стихов поэта Самойлова, - значит, с нами все в порядке. Просто не стоит путать «русскую культуру» и отечественное «министерство культуры», чтобы через какое-то время не стать совершенно законченным шизофреником.
А так – живем…
http://www.odnako.org/blogs/show_12603/